От вида дрожащего Эхушка у Иголки конвульсивно дёрнулись напряжённые мышцы морды; жалость к потеряшке сменялась злостью, а та придушенным чувством вины, которое только раскручивало ярость - и так по кругу. Ей одновременно нестерпимо хотелось и успокаивающе лизнуть котёнка в макушку - потому что она слишком хорошо понимала, каково это - быть брошенным и одиноким, - и ударить его наотмашь когтистой лапой, да так, чтобы кровь оросила утоптанную землю поляны лагеря, чтобы его боль разрослась до немыслимых масштабов, чтобы он понял, что да, именно таково чувство брошенности и одиночества.

К счастью для них обоих, Эхушко заприметил Храброягодку и мгновенно, что свойственно малым котятам, переключился на неё, позабыв о том, что терзало его мгновение назад. Заломив востро уши назад, Иголка проводила его горящим метущимся взглядом и наконец обратила внимание к Ромашке - сперва с усилием повернув голову в его сторону, а лишь затем переведя на него глаза. Палевый воитель, очевидно, душевных терзаний кошечки не разделял - презрение на его морде было написано крупным разборчивым шрифтом. Иголка невольно поёжилась - она привыкла, что вокруг котят все носятся, нянчат, особенно что касалось слепого Эхушка. Видеть от взрослого такую степень пренебрежения было... странно. Впрочем, Ромашка не был похож на других взрослых воителей вроде того же Пепла или Хвостолома. Он будто был... оруженосцем в теле выросшего кота. Его дар и проклятие - с одной стороны, Иголка не питала к нему никакого уважения и почтения, не говоря уж о страхе, с другой - с ним было не скучно. Нет, правда. Иногда было очень даже весело.

В конце концов, после всех неурядиц ей не помешает немного веселья, правда?

Пожав плечами, Иголка бросила ещё один взгляд на поляну, а затем поднялась и потрусила следом за Ромашкой к выходу из лагеря. Это был её бесплатный билет наружу, ведь, хоть Белошейка и наказала возвращаться и сидеть в безопасности, она не сможет слова сказать против того, чтобы выбраться куда-то в сопровождении воителя. Вполне законно.

> Тенистая роща <